Туристы, посещающие отели на берегу Эгейского или Средиземного моря, в лучшем случае проводящие день-два в музеях и ресторанах Стамбула, представляют себе динамично развивающуюся страну с хорошо отлаженной сферой услуг, отличными дорогами и растущей экономикой. Именно этот экономический рост в наибольшей степени вводил в заблуждение иностранных наблюдателей, фиксировавших, что даже на фоне весьма неблагоприятного для соседних стран положения, Турция продолжала показывать хорошие результаты.

В течение 2000-х годов наиболее развитые страны периферии стали жертвой китайской конкуренции. Когда наши журналисты говорят о дешевых китайских рабочих, отнимающих места у избалованных европейцев, они лукавят или демонстрируют неинформированность. Основные потери рабочих мест пришлись на такие страны как Мексика, Марокко или Тунис, куда как раз и вывозилось производство из Европы и США на первой фазе глобализации. На следующей фазе рабочие места перекочевали ещё дальше — в Китай, где жесткая диктатура, сочетающаяся с избытком рабочих рук, гарантировала максимальную прибыль на вложенный капитал. Деиндустриализация, ударившая по странам Северной Африки раньше, чем там успела всерьез развиться индустрия, стала одной из подспудных причин “Арабской весны”. Однако Турция-то являлась очевидным исключением или даже прямо противоположным случаем. Благодаря сочетанию дешевого труда, географической близости к Европе, западной системе образования, обеспечивавшей постоянный приток квалифицированных кадров, и превосходной инфраструктуре, эта страна могла успешно конкурировать, привлекая иностранные инвестиции не только в туристический бизнес, транспорт и строительство.

Турецкая промышленность быстро росла, сперва за счет сборочных цехов, а затем и за счет более сложного производства. Именно эти обстоятельства, в свою очередь, предопределили сперва быстрый подъем, а потом и крушение политического проекта Реджепа Эрдогана. Идеологию учрежденной им Партии справедливости и развития точнее всего характеризовать как либерально-буржуазный исламизм. Причем ислам играет в ней примерно ту же роль, что и христианство в идеологическом багаже немецкой христианской демократии. С одной стороны, упор на традиционные ценности (включая авторитет, повиновение, иерархию, дисциплину), а с другой стороны — последовательное проведение неолиберальных реформ, приватизаций, дерегулирования. Специфической особенностью либерального исламизма является ставка на благотворительность, осуществляемую различными связанными с партией структурами. Иными словам, в условиях отсутствия социального государства и даже демонтажа имеющихся в наличии государственных институтов социальной политики, благотворительность не только компенсирует “издержки рынка”, но и обменивает эту компенсацию на идеологическую и политическую лояльность. Это дополняется агрессивной внешней политикой, направленной на борьбу за отвоевание в той или иной форме “наследия” Оттоманской империи, превращение Турции в регионального гегемона.

Опорой партии оказались массы сельской молодежи, переселяющиеся в город в процессе индустриализации. Оторванные от своих семей и сельских общин, во враждебном и непонятном урбанистическом окружении они становились зависимы не только от материальной поддержки благотворительных фондов исламистов, но получали от них и поддержку эмоциональную. В то же время “старые” горожане, хоть и с опаской относились к исламистам, но на первых порах не сталкивались с культурным давлением, их образ жизни оставался неизменным. Ну, или почти неизменным. Как и в России, некоторое попустительство начальников делало жизнь более переносимой. Когда, например, некоторые кафе лишились лицензии на продажу алкоголя, они стали приносить своим клиентам пиво в банках из-под Фанты.

Однако индустриальный рост и урбанизация привели к тому, к чему и должны были. Турецкий рабочий класс вырос не только количественно, но и качественно. “Новые горожане” стали просто горожанами, усвоив все необходимые навыки, привычки, а главное — потребности. Индустриальные работники стали вступать в профсоюзы, научились солидарности и почувствовали свою силу. Экономический кризис ударил по Турции меньше, чем по соседним странам, но и здесь дал о себе знать. Рост жизненного уровня прекратился, партийно-религиозная благотворительность уже не могла решать растущие социальные проблемы, люди требовали общедоступной и качественной медицины, образования, жилищных прав. При этом коммерциализация образования привела к тому, что одни семьи потеряли шанс обеспечить “социальный лифт” для своих детей, другие залезли в долги. На таком фоне коррупция и спекуляция, процветающие в условиях нерегулируемого рынка, стали вызывать растущее возмущение, а разрушение центра городов во имя строительства офисов и супермаркетов спровоцировало массовые протесты. Левые организации, которые были разгромлены военными ещё в 1980-е годы, постепенно возрождались и развернули успешную агитацию среди вчерашних сторонников Эрдогана.

      Протестующий с флагом Турции на баррикадах © roarmag.org

Правительство, упоенное внешнеполитическими успехами и мечтающее о региональной гегемонии, на первых порах не замечало насколько меняется обстановка в обществе, а когда ситуация заметно ухудшилась, власть не нашла ничего лучшего, кроме как компенсировать растущие трудности идеологическим наступлением под лозунгами исламских традиций. Случилось как раз то, чего боялись многие в начале 2000-х, когда партия Эрдогана шла к власти: началось практическое, всерьез насаждение исламского традиционализма в стране, давно уже живущей светскими ценностями. Но вместо того, чтобы консолидировать вокруг правительства консервативные низы общества, такая политика спровоцировала эти низы к переоценке ценностей и разрыву с традициями, которые на самом деле и так были не слишком прочными. Поставленная перед выбором между религиозной традицией и классовыми интересами, масса рабочих и служащих рационально выбрала последние. Не хватало только искры, чтобы пороховая бочка взорвалась.

Такой искрой стали события в стамбульском парке Гези, который собирались уничтожить ради строительства очередного торгового центра. Власти успели выкорчевать всего одно дерево. Толпы “рассерженных горожан” ворвались в парк и на две недели превратили его в поле битвы с полицией. Город покрылся баррикадами, а многотысячные толпы, идущие с азиатского берега в Европу по мосту через Босфор, чтобы примкнуть к восставшим, стали символом стихийной народной мобилизации, масштабы которой не могли за несколько дней до того предвидеть даже самые отчаянные революционеры. С огромным трудом полиции удалось “зачистить” центр Стамбула, но к тому времени противостояние уже вышло на качественно новый уровень: массовые волнения, охватившие все города страны, дополнились стачками, организуемыми профсоюзами.

Нелепая история про “рассерженных горожан”, придуманная российскими либералами для того, чтобы ускользнуть от серьезного обсуждения социальной базы московских и питерских протестов 2011-12 годов, обернулась реальностью классовой борьбы в Турции. Противоборство приобретает затяжной и невероятно упорный характер. И главным фактором, который определит её исход, станут не демонстрируемые по телевизору сцены уличных столкновений, а стремительно разворачивающаяся в рабочих кварталах, в университетах и на предприятиях самоорганизация, из которой растет общественно-политическая сила, вполне способная изменить ситуацию в государстве. Эрдоган ещё имеет достаточно полицейских отрядов, водометов и слезоточивого газа, чтобы “смывать” протестующих с улиц, но он уже никогда не сможет вернуть ту социально-психологическую ситуацию, на которую опиралось его правительство. Новая турецкая революция началась.

Автор : Борис Кагарлицкий.