О говне надо писать с юмором. Иначе становится даже как-то по-человечески грустно за судьбу фуа-гры, рябчиков и ананасов, которые на выходе из нашего организма превращаются в нечто столь малоаппетитное и дурнопахнущее.
Причём, что характерно, узнать конкретного рябчика или отдельно взятый ананас на выходе из данного процесса практически нереально. А если вы что-то видите там — то это, скорее признак плохой работы вашего пищеварения.
Так происходит, происходило и будет происходить в экономике. Если какая-то вещь экономике нужна — хрен вы её увидите на выходе из экономического процесса. Эту вещь быстренько подберут, заскладируют, переработают, добавят туда подсластителей, ароматизаторов и усилителей вкуса и снова засунут в начало экономического процесса уже в виде «конфетки».
Ну — или пули.
В общем-то, создание конфет и пуль из говна — и есть перманентный процесс работы мировой экономики. Взяли говно, добавили энергии, получили пули и конфеты. А если вы видите говно на улицах — значит где-то в другом месте нашли более интересное говно, на которое надо тратить меньше сил и энергии, для того, чтобы превратить его в пули и конфеты.
В общем всё, как в живой природе:
Это вы думаете, что скарабей взобрался на неаппетитный шарик из слоновьего навоза.
А скарабей обосновано считает, что он поборол конкурента в борьбе за стол, кров, брачное ложе и будущие ясли для своих детей.
И презрение современных людей к священным жукам скарабеям скорее лишь свидетельствует о том, что мы, в своём пути наверх, немного подзабыли чем был навоз и помёт всю историю человечества. А был он ценнейшим ресурсом, без которого ещё 150 лет назад невозможно было сделать не то, что конфетку, а даже и хлебушек.
И с историей навоза у нас связана и одна интересная ситуация, которую сейчас нам любят цитировать сторонники идеи: «Да оно само всё рассосётся!».
Не понимая, что приводя в качестве контраргумента «пику нефти» фразы Дмитрия Менделеева и Герберта Уэллса о том, что они обеспокоены улицами, заваленными навозом — они как раз и говорят о пике нефти.
Просто делают это в весьма извращённой манере.
Поскольку мы сейчас не видим нефти, которая лежит, как и конский навоз, на наших улицах. Нефть вся пристроена и плещется в бензобаках наших авто.
Классическая история конского навоза на улицах американских и европейских городов звучит так:
В конце XIX столетия мир столкнулся с взрывным ростом процесса урбанизации. Этот начальный момент — взрывной рост городов — обычно скромно принимается как данность. Ну вот так сложилось — города «вдруг» начали расти в последние двадцать лет XIX века. К урбанизации мы ещё вернёмся потом, чуть позже, разбирая реальную историю навоза, а пока продолжим наш «официальный» рассказ.
Население тогдашних городов, в одних только США, выросло на 30 млн. человек за период 1880-1900 годов. И очень быстро, вслед за перемещением этой огромной массы людей из деревень во вновь создаваемые города, возникла одна проблема —лошадей.
Города, привыкшие принимать такие массы людей лишь в воскресные дни и только в строго отведённых местах рыночных площадей внезапно осознали всю неоднозначность использования лошади, как транспортного средства, внутри стеснённого пространства тогдашнего города.
Основное средство передвижения того времени в городе стало причиной весьма неприятных и, в целом, незнакомых тогдашнему миру проблем — таких, как пробки на дорогах, загрязнение окружающей среды и слишком большое количество дорожно-транспортных происшествий с человеческими жертвами.
Лошади использовались для выполнения множества тяжелых и невозможных для выполнения даже группой людей работ. Лошади тянули конки, были запряжены в дилижансы, кэбы и повозки, везли людей, грузы и стройматериалы.
На лошадях передвигались полицейские, курьеры, пожарные и другие городские службы.
Ими приводили в действие механизмы на мебельных фабриках, пристанях и пивзаводах. Железная дорога использовала лошадей, как маневровую тягу. Если вы внезапно заболевали, то врач добирался к вам исключительно верхом. В начале XX в. в одном Нью–Йорке работало около 200 тыс. лошадей — примерно одна лошадь на 17 человек тогдашнего населения Нью-Йорка.
Повозки переполняли улицы, а если лошадь ломала ногу или падала от перенапряжения или от старости, то часто ее сразу забивали на месте.
Такая практика утилизации лошадей приводила к дополнительным издержкам для города. Ведь многие владельцы лошадей покупали страховые полисы, которые предусматривали забой лошади третьей стороной для освобождения владельца от ответственности за утилизацию трупа животного. И владельцу лошади приходилось ждать полицейских, ветеринаров и представителей ASPCA (общества против жестокого обращения с животными), которые должны были засвидетельствовать факт смерти лошади.
Но и после смерти животного проблемы с лошадью не прекращались. Мертвые животные были очень громоздкими. И дворники часто ждали, пока трупы разложатся, чтобы их можно было распилить на части и вывезти. А был еще шум от телег и цокот копыт — ведь колёса повозок были ещё в большинстве своём деревянные и оббитые железом, а улицы — мощеные камнем. Шум лошадей настолько раздражал жителей, что во многих городах запретили ездить на лошадях возле больниц и других подобных заведений.
Контролировать лошадей было намного сложнее, чем кажется нам сейчас. Пугливое животное в условиях города могло внезапно понести повозку, сбитое с толку резким звуком или внезапным случайным толчком. Подземных переходов не было. Тротуары уже были, но к ним мы ещё вернёмся.
Люди сплошь и рядом попадали под лошадь или повозку. В Нью-Йорке из за лошадей в 1900 году погибло 200 человек — или один человек на 17 тысяч жителей города. В том же Нью-Йорке, но уже в 2007, в результате ДТП с участием автомобилей, погибло 274 жителя — или один человек из 30 тысяч населения.
Как видите, вероятность погибнуть от лошади в 1900 году у нью-йоркца была выше, нежели от автомобиля в 2007 году. Но это всё еще были лишь цветочки от пребывания лошадей в большом городе.
Гораздо больше проблем в городах было из за конского навоза. Для понимания ситуации: одна лошадь производит около 10 килограмм навоза в день. Ну а 200 тысяч тогдашних нью-йоркских лошадей производили около 2 тысяч тонн навоза. Каждый день.
Итог такой неприятной тенденции не заставил себя долго ждать — уже к 1894 году улицы Нью-Йорка оказались переполненными конским навозом:
Именно такая неприятная ситуация с навозом и родила нам современное прочтение тротуара, как части улицы, немного приподнятой над общим полотном дороги. Всё дело в том, что навоз, размокая под осенними дождями, так и норовил проникнуть в подвалы и на первые этажи к достопочтенным нью-йоркцам, а приподнятый тротуар должен был обеспечить хоть какую-то первичную защиту от жидкой фракции этого конского чуда, громоздящегося поверх мостовой.
Современная элегантная приподнятость первых этажей старых домов в Нью Йорке тоже связана с реальной и весьма острой необходимостью хоть как–-то приподняться над морем этого жидкого проклятия.
«Великий навозный кризис», потребовавший концентрации всех сил крупных городов Америки, впервые разразился в 1894 году.
До этого момента утилизация навоза происходила как бы «сама по себе». В США был налажен хорошо работавший рынок навоза: фермеры скупали его и вывозили к себе на поля.
Но, вслед за взрывным увеличением городского населения проблема вывоза навоза приобрела массовый характер. Фермерам уже не было необходимо столько навоза. Почему же так сложилось, если население США выросло? Ответ чуть ниже, в реальной истории навоза.
Навоз заполнил городские улицы, как сугробы зимой. В летнее время стояла невыносимая вонь. А когда наступал сезон дождей, то потоки навоза заполняли тротуары и переливались в подвалы и на первые этажи жилых домов. В нем копались крысы и плодились мириады мух, которые разносили смертельные заболевания.
Надо было что–то делать и в 1898 году в Нью Йорке провели первую международную конференцию по проблемам городского планирования. Главным вопрос на повестке был конский навоз, потому что города во всем мире переживали такой же кризис, как и Нью-Йорк. Но ничего так и не придумав, конференцию закончили через 3 дня, хотя запланировано было вести её целых десять дней. Казалось, что мир достиг предела, когда город уже никак не мог сосуществовать вместе с лошадьми, но так же и не мог обойтись без них.
Дальше, конечно же, нам рассказывают о чудесном спасении: было изобретено метро, вовсю стали развиваться трамваи на электротяге и в городах начали появляться первые, всё ещё несовершенные автомобили.
Однако нас, как и всех пытливых исследователей, должны заинтересовать два простых вопроса, которые прозвучали в тексте статьи:
«Почему американские города начали внезапно расти в 1880-х годах?»
и
«Почему, несмотря на рост городского населения, фермеры перестали покупать навоз?»
Ответ интересен.
В 1609 испанский конкистадор Гарсиласо де ла Вега написал книгу «Comentarios Reales», в которой он описал многие методы ведения сельского хозяйства у инков до прихода испанцев в Южную Америку. Именно в этой книге он впервые упомянул о том, что инки, в отсутствие у них коров и лошадей, использовали в качестве высокоэффективного удобрения окаменевший помёт птиц, который они добывали в местах их гнездовий.
Такой помёт назывался «гуано», поэтому лингвисты уже могут думать об этимологии хорошего русского слова, которое стоит в заголовке статьи.Де ла Вега описал, что инки массово собирают гуано на побережье, а потом перевозят его в горы, где и удобряют им делянки.
В начале 1800-х годов Александр фон Гумбольдт предложил использовать гуано, как источник сельскохозяйственных удобрений в Европепосле того, как обнаружил громадные залежи гуано на островах у берегов Южной Америки. Им было установлено, что на момент своего открытия, гуано на некоторых островах лежало слоем более чем на 30 метров в глубину.
Однако международная торговля в гуано начинались лишь только после 1840 года. К 1880-м годам рынок международный рынок гуано уже исчислялся десятками тысяч тонн в год. Одним из ведущих потребителей гуано стали и США:
Гуано было гораздо легче вносить на поля, это уже было, в отличии от навоза, почти что готовое и хорошо сбалансированное комплексное удобрение.
К началу ХХ века запасы гуано во многих странах были почти полностью исчерпаны, однако к этому моменты мир уже открыл для себя способ получения суперфосфата, а немецкий химик Фриц Габер открыл способ получения аммиака из атмосферного азота.
Сейчас добыча гуано продолжается кустарным способом в местах гнездовий перелётных птиц.
Однако, современные технологии получения фосфатных и азотных удобрений уже давно обогнали по эффективности сбор гуано или утилизацию мочи.
Так, например,несмотря на то, что процесс Габера очень энергоемкий и средний расход электрической энергии на производство 1 тонны аммиака составляет 3200 кВт•ч, это всё равно лучше, чем прямая биофиксация азота бактериями в почве.
Ведь биофиксация атмосферного азота микроорганизмами — это еще более энергоёмкий процесс: для ассимиляции одной молекулы азота требуется не менее 12 молекул АТФ, что эквивалентно 5000 кВт•ч энергетических затрат для получения 1 тонны аммиака. Не говоря уже о потребностях самого микроорганизма для целей собственного существования и размножения.
Поэтому, собственно говоря, проблема навоза, которую сейчас часто сравнивают с проблемой пика нефти — это проблема «куда девать», а не проблема «где взять». Автомобиль ни к исчезновению, ни, тем более — к появлению навоза на американских улицах не имел никакого прямого отношения.
Массовая автомобилизация США началась в 1920-е годы, а навоз с улиц исчез раньше. Ну а появился он ещё раньше.
Поэтому сейчас мы сможем говорить о проблеме навоза, если жидкая нефть вдруг начнёт течь в наши подвалы и нестерпимо там вонять.
Но фасады наших зданий сейчас гламурны и чисты:
В то время, как на заднем дворе элитного днепропетровского мебельного салона идёт скрытая и неприметная работа по складированию гуано на тяжёлую и холодную зиму:
Вот так. Весь навоз с наших улиц сейчас вывозится заботливыми фермерами.
Правда, в роли фермеров теперь выступают владельцы элитных мебельных салонов в городах, а в роли навоза пока всё-таки тривиальные дрова, но процесс, как говорится «пошёл».
А вот суперфосфата и процесса Габера что-то даже и на горизонте не видать.
Потому что, наверное, понятие «элитной мебели» или «элитной фуа-гры» — это не совсем то, что вкладывали в слово элита ещё 150 лет назад.
Сегодняшняя элита немного забыла, для чего она существует в этом подлунном мире.
Уж точно не для перевода фуа-гры, рябчиков и ананасов в гомогенное гуано. С этим справится и любой представитель класса-гегемона.
А результат ничем не будет отличаться от «элиты».
Что в 1914 году, что в 1917.
А эти годы оказались уж слишком близкими к пиковому 1894 году.
Пику говна.
Ой, извините. Конского навоза.
Автор : Алексей Анпилогов.