Вопрос о том, какие надежды возлагал на партию народ, отдавая ей свои голоса, на самом деле не имеет никакого отношения к политике. Как «Единая Россия» не является партией с коллективной волей, общей идеологией и внятной программой, так и масса избирателей, опускающих бюллетени в урны на российских выборах, не является народом ни в гражданском, ни в политическом смысле. Люди голосуют не для того, чтобы выбрать себе власть или судьбу, а просто потому, что не хотят подвести знакомого им директора школы.
Другое дело, что в начале 2000-х годов у большинства россиян действительно были определенные надежды и ожидания, которые на определенном этапе казались людям оправданными. Именно это ощущение оправданных ожиданий обеспечило стабильность и массовую поддержку власти на протяжении десяти с лишним лет.
Поворот к либеральному экономическому курсу, всё более открыто обозначаемый политическим классом, находится в прямом противоречии с ожиданиями, надеждами и непосредственными интересами большинства населения. Что, кстати, не секрет и для самих либералов, которые уповают не на поддержку граждан, а на административный ресурс. Если раньше власть более или менее, вольно или невольно, предпринимала действия, которые соответствовали ожиданиям значительной части населения России, то сейчас она всё более открыто готовится идти вразрез с настроениями людей, провоцируя неизбежный конфликт. Причем конфликты эти множатся не только на низовом уровне, но начинают захватывать и бюрократию, включая и функционеров «Единой России».
Картина ползучего переворота,рисуется вполне убедительно . Вопрос в том, какие будут последствия и что с этим делать. Ужесточение неолиберального курса мы видим почти во всей Европе, и не только в Европе. Точно так же, как и неизбежно следующий за этим упадок внутреннего рынка, рост социальных конфликтов и обострение политического кризиса. В странах Арабского Востока подобный поворот событий уже привел к хорошо известным последствиям. Но там, несмотря на жесткий авторитаризм политического режима, государственные институты оказались куда более слабыми, нежели в европейских странах. Считая Россию страну европейской, отечественные либералы верят, что смогут в течение долгого времени безнаказанно игнорировать народ.
Гражданское участие в каких-либо инициативах власти становится по определению невозможным. Говорить о какой-либо модернизации в таких условиях просто смешно, а смысл слов, произносимых всевозможными начальниками меняется на противоположный, даже если сама лексика остается неизменной. Вместо государственной политики развития мы получаем новую волну приватизации и дерегулирования. Что в понимании обывателя, не отягощенного экономическими знаниями, означает одно: украдут то, что ещё осталось.
Однако является ли нынешний поворот к неолиберализму таким уж радикальным, означает ли он, что власть решила порвать со своим прошлым, развернуть курс экономической политики в сторону противоположную прежней? Отнюдь нет. Возвращение неолиберализма в России облегчено тем, что на самом деле он никуда и не уходил. Курс, приведший к формированию у нас в стране периферийного сырьевого капитализма, не был сменен другим, альтернативным курсом, была скорректирована риторика, но не экономическая идеология. По существу, на рубеже 1990-х и 2000-х годов, власть взяла передышку. Смысл «паузы» состоял не в том, чтобы подготовить поворот к новому курсу, а в том, чтобы стабилизировать положение, «подтянуть тылы» и затем продолжить движение по заранее намеченному пути.
В свое время Анатолий Чубайс в качестве важнейшего стратегического принципа реформ обозначил их «необратимость». Лозунг в достаточной мере тоталитарный, но дело не в этом. Именно для достижения данной цели нужна была пауза, ведь к концу 1990-х реформы стали дестабилизировать сами себя и их продолжение грозило поставить под вопрос именно их необратимость.
Итак, реформы были приостановлены не потому, что власть сама убедилась в их пагубности и решила пересмотреть их итоги, но как раз из-за того, что власть по-прежнему свято верила в экономический либерализм, стремилась спасти его, стабилизировав сложившийся в стране социальный и хозяйственный порядок.
Правда, стабилизация была, как всегда бывает в таких случаях, достигнута ценой того, что в жертву были принесены безответственные радикалы, которые и составили костяк нынешней либеральной оппозиции. Удаление от власти либерал-радикалов сопровождалось изменением политической лексики и создавало у многих людей ощущение, что вскоре последует поворот к новому курсу. Внутри самой власти сложились разные течение и группировки, ориентированные на разные подходы к экономической и социальной политике. Чем дольше длилась пауза, тем более эти группировки консолидировались. «Зачистка» политического пространства, произошедшая в начале 1990-х, усугубила проблему. Ведь отныне для всякого разумного человека становилось ясно, что добиваться осуществления своих целей возможно только внутри власти, а отказ от взаимодействия с ней и участия в ней равнозначен отказу от участия в политике. Внешне это выглядело как консолидация и укрепление «вертикали власти». На деле всё обстояло совершенно иначе. Власть, внешне выглядящая монолитно, на деле приобретала характер коалиции.
Такая коалиция могла благополучно существовать в условиях изобилия ресурсов, когда средств хватало всем. Социальные расходы выросли в разы, прибыли тоже увеличивались, кому надо воровал, кто хотел — боролся с коррупцией, и все были счастливы. Но экономический кризис резко изменил ситуацию, столкнув между собой группы интересов и вызвав новый всплеск борьбы за ресурсы, которая, в свою очередь, неминуемо стала борьбой за политическое влияние. Возобновление неолиберального курса в такой ситуации оказывается вполне естественной перераспределительной мерой — надо развернуть финансовые потоки, с помощью которых власть пыталась решить социальные проблемы в начале 2000-х, чтобы поддержать богатых, придется отнять у бедных. В результате мы получаем даже на фоне относительного бюджетного благополучия прошлого года ряд радикальных антисоциальных мер вроде Федерального закона №83. Правительственные либералы вроде бывшего министра финансов Алексея Кудрина прекрасно понимают, что благополучие иллюзорное, надо делать новые подарки крупным корпорациям, а для этого экономить на «социалке», образовании и прочих ненужных вещах.
В свою очередь верхи отнюдь не едины. Поскольку все понимают, что денежные потоки не бесконечны, а интересы разных отраслей и групп не тождественны, борьба обостряется. В общем, «кризис верхов».
Надеяться, будто в подобной ситуации партия «Единая Россия» выступит силой, способной консолидировано действовать в качестве защитника интересов низов или хотя бы той части среднего класса, которому очередная радикализация неолиберального курса не сулит ничего хорошего, было бы в высшей степени наивно. Ведь «Единая Россия» — не партия в западноевропейском понимании слова, не коллективный субъект политической жизни, обладающий общей волей, программой, живущий по законам внутренней демократии или хотя бы представляющий собой дееспособную и хорошо организованную, самодостаточную олигархию.
Нет, это просто инструмент, который используется властью для электоральной легитимации своих решений. И без власти, отдельно от неё ЕР ничего не может, не имеет никакой функции и никакого смысла. Другое дело, что и власть без ЕР не очень может работать в той системе политических правил и норм, которую сама себе создала. Именно поэтому либеральные политики из президентского круга не пойдут всерьез на риск многопартийности, даже понимаемой исключительно как соревнование элит и нескольких прокремлевских партий.
А борьба группировок внутри власти представляет собой не состязание двух сил, ориентированных на завоевание поддержки общества, а соперничество фракций, стремящихся овладеть одним и тем же политическо-административным ресурсом, одним и тем же аппаратом и, в конечном счете, одним и тем же электоратом, понимаемым просто как пассивное и покорное население, мобилизуемое на выборы подконтрольными и безынициативными функционерами.
Автор : Сергей Криндач.