Трудно поверить, что этот поезд с роскошными купе, отличным рестораном, мягкими коврами и занавесками, летящий полным ходом, без остановок по унылой степи, идет в никуда.
Тем не менее, я это знаю. Доказательства, представленные мне, неопровержимы — увы, это не вопрос веры, я бы хотела верить во что-то другое. Поезд идет к пропасти. Там кончаются рельсы — ведь не вечны же они — и там больше ничего нет. Никаких станций.
Более того, и самой почвы нет, там обрыв — и океан. Иногда я думаю, может быть, рельсы закончатся на плоскости, мы выйдем из вагона и тихонько умрем от голода — там нет никаких ресурсов. Или начнем все с нуля? Изобретем что-нибудь, будем жить в пещерах, в землянках, обороняться от саблезубых тигров. Может быть.
Но говорят, что там — именно пропасть, и начинать с нуля будет уже некому. Мы все разобьемся в этом комфортном поезде.
Он хорош, этот поезд. Раньше мы ехали в грязном, холодном товарняке, жались друг к другу, а порой доходило до мордобоя и смертоубийств. Кому же, как не нам, понимать, насколько этот нынешний поезд хорош? Да, там было не слишком-то уютно. Спать приходилось на полу, на матрасах, и теснота. Еду выдавали пайками, по талонам, и еда была невкусная.
Но компания была в сущности неплохая. Да и ехали мы в противоположном направлении.
А этот поезд — намного лучше. Первоклассные ходовые механизмы, которые становятся все лучше, автоматически и бесшумно несут нас по рельсам. Неимоверная сложность электроники, скорость, эффективность, красота. Комфорт, вкусная обильная еда, вай-фай, курсы йоги в небольшом спортзале. Настоящие ванные и душевые. Правда, говорят, что так хорошо только в первых вагонах, в первом классе — а дальше прицеплены такие, где не забалуешь, иные из них намного хуже пресловутого товарняка, даже, говорят, где-то каждый день трупы выбрасывают из вагонов. Но в существование второго и третьего классов слабо верится, когда едешь в первом. Некоторые, правда, проникаются состраданием, и идут туда по грохочущим стыкам, чтобы делиться пищей и благами. Помогать аккуратно складывать трупы в ящики и с достоинством спускать их на шпалы, оставляя гнить в бесплодной степи.
Еще больше народу пытается из задних убогих вагонов пробиться в передние, но у стыков давно стоят крепкие парни; а пассажиры первого класса твердо убеждены, что «мы имеем право решать, кого пускать к нам, а кого нет». Пассажиры убеждены в своей богоизбранности и заслугах, за которые они и получили возможность ехать в первом классе.
Поезд ведет сменная команда машинистов, есть какой-то начальник, но его никто не знает; мы имеем дело с проводниками и старшими проводниками. В первом классе эти проводники — выборные, пассажиры могут из нескольких кандидатур выбрать наиболее симпатичную. Мы точно не знаем, кому принадлежит этот поезд, мы просто когда-то купили билет, это необходимо — в степи без поезда не выживешь и нескольких дней.
Все это было бы даже забавно. Ужасно другое — вся эта конструкция прямым ходом, на все более совершенных машинах и все эффективнее используя топливо, несется к пропасти.
Многие думают, что меня беспокоит положение народа во втором и третьем классе — я нередко говорю об этом. Но нет. Я не очень сострадательный человек. Меня пугает другое — я более или менее точно знаю, что наша дорога закончится гибелью.
Но что мне делать в этой ситуации?
Знающие люди говорят, что единственная возможность изменить положение — это для начала выйти из поезда. Но чтобы не умереть, необходимо, чтобы вышло достаточное количество людей. Много людей. И они должны подорвать рельсы перед поездом — для начала остановить его. Построить баррикаду. Да, вероятно будут жертвы, особенно, если безумный машинист не остановит поезд сразу.
Но со временем можно будет перестроить рельсы, перевести поезд на соседний путь и двинуться в обратном направлении. Подальше от пропасти.
Если бы наше сообщество обладало разумом, мы так и сделали бы. Но хозяева поезда, видно, заворожены скоростью, своими возможностями и так называемым научно-техническим прогрессом — чем быстрее он идет, тем скорее мы свалимся в пропасть, но они полагают, что авось пронесет. Вообще о пропасти подозревают многие, но для них это — предмет веры, страшилок и вечеринок на тему конца света.
Я понимаю, что нет, не выйдет достаточное количество людей и не подорвет рельсы. Если же это сделают одиночки — то рельсы быстро починят, а поезд двинется дальше.
Но что тогда можно сделать? Я знаю отчаянных сорвиголов, которые выскакивали из поезда и пытались остановить его — кто-то убивал на ходу проводников, кто-то пытался добраться до машиниста, кто-то в одиночку или с группой друзей пробовал подорвать рельсы. Все эти попытки закончились для них под колесами поезда, а в самом поезде к ним относятся как к опасным, психически нездоровым террористам, врагам человечества. Тем не менее, я бы попробовала это сделать, лучше погибнуть так, чем падать в пропасть вместе со всеми. Только вот дело не в опасности — дело в том, что я физически не умею этого делать, я слаба, у меня нет оружия, и мне его не достать; у меня нет, наконец, друзей, готовых сделать то же самое. Мой выход из поезда закончится тем, что я быстро замерзну в голой степи, поезд промчится мимо, даже не заметив моих телодвижений.
Это бессмысленно.
Напрашивается другой выход — пробовать объяснить окружающим, что мы едем к пропасти. Может быть, совместные усилия пассажиров могут повлиять на начальника и машинистов?
Но и этот выход не слишком хорош, припарки при раке — много таких объясняющих, и давно уже объясняют. Правда, раньше это производило впечатление; когда-то так вот возник и товарняк, на котором мы ехали в другую сторону. Но сейчас это уже ни на кого впечатления не производит. Во втором и третьем классе другие увлечения — одни религиозны и борются за так называемую чистоту веры, а на самом деле, за то, чтобы устроить в своем вагоне еще одно маленькое разделение, и отобрав блага у ближних, создать для себя что-то вроде первого класса. Другие рвутся, чтобы всеми правдами и неправдами попасть в передние вагоны. Есть и те, кто мечтает весь поезд сделать таким же комфортным, как первый класс. Мне бы тоже этого хотелось… но сейчас не это суть важно. Это потом. Сейчас важно спастись от гибели.
В первом классе пассажиры, хоть и твердят о своей богоизбранности, в глубине души понимают, что могут оказаться и в другом месте. И боятся этого. Боятся больше, чем гипотетической пропасти, в которой сомневаются — а кто ее знает?
Порой я заражаюсь их благодушием. И тогда спрашиваю:
— Ну хорошо, а что вы можете сказать о будущем? Пропасти нет? А что там есть — вы знаете?
Они пожимают плечами. Нет, они не знают, что там. Да, они подозревают, что ничего хорошего. Но ведь всегда как-то жили, и дальше проживем… у нас научно-технический прогресс. Они — начальники и ученые — что-нибудь да придумают.
Я понимаю, что никакого плана пути у них нет, они не знают, куда едут, и даже их начальники почти прямым текстом говорят о пропасти. Но пропасть — это как смерть; каждый человек умирает, человечество тоже должно умереть, возможно, это будет еще при нашей жизни, но пока мы сыты, счастливы и наслаждаемся любовью и обществом ближних ,а после нашей смерти Бог все как-нибудь урегулирует, аминь.
Тогда я говорю о том, как страдают люди в третьем классе нашего поезда, а они предлагают деньги или пойти туда и помочь. Или пригласить всех в первые вагоны — а последние пусть едут порожняком.
Иногда мне почти удается кого-то убедить, но тогда мне отвечают:
— Да, может быть, и стоило бы повернуть назад. Но ты что — хочешь вернуться в товарняк? Ты не помнишь, как там было холодно, противно и мерзко? Как мы даже не имели возможности выбрать проводника вагона! А еду выдавали по талонам. Начальство же там врало про большие светлые города впереди на станциях.
Их передергивает от отвращения, и они дают понять, что дальнейшие споры — аморальны с моей стороны, как я могу предлагать им такое?!
Но я бы хотела вернуться в тот товарняк. Начальство, может быть, и преувеличивало — но если поезд идет в бесконечную степь, научно-технический прогресс рано или поздно позволит остановиться, построить город, может быть даже, большой и светлый. Это только логично. Кроме того, в том поезде не было таинственного анонимного начальника, а проводников и машинистов мы знали в лицо, и сами могли, поднатужившись, стать проводниками и машинистами, не стоял и вопрос о том, кому поезд вообще принадлежит — он принадлежал всем нам.
Приехать в большой и светлый город нельзя, но у нас была возможность со временем его построить.
— Ты хочешь лишить нас хлеба с маслом, навязывая нам какую-то духовность?! Ну уж прости, нам хлеб с маслом куда важнее.
Но при чем здесь духовность? Говоря откровенно, я тоже люблю хлеб с маслом. Я просто не хочу умирать. И будь злосчастный товарняк в тысячу раз зловоннее — у него есть неоспоримое преимущество — он шел в обратном направлении. Вернее — он шел вперед, а мы теперь едем в первом классе, с комфортом — обратно.
Когда-то в детстве я осознала возможность собственной смерти. Это страшно. Но тогда же я осознала еще более страшную возможность — гибель всего человечества. Каково умирать, зная, что навсегда пересыхает река, капелькой которой ты являешься? Что может быть, во всей Вселенной больше нет живых рек?
Я не хочу, чтобы настал конец света.
В товарняк вернуться нельзя, он разбит и валяется где-то в степи. И кажется, никакие поезда больше — не считая пары небольших дрезин — не идут в том направлении.
Может, найти где-то дрезину, найти желающих, и вместе с ними поехать обратно? Даже учитывая, что в нас будут стрелять с поезда, это не худший вариант. Но я не вижу ни дрезины, ни желающих на ней ехать.
Если бы удалось спасти хоть кого-нибудь! Пусть даже меня лично не будет среди спасенных.
Нет, я не добрый человек. Порой мне противно смотреть на людей, как они сидят в своих уютных купе, украшая их, и развлекаясь страшными фильмами о том, как плохо было ехать в товарняке в другую сторону.
Но других людей не существует. Это — единственные носители разума. Они по крайней мере смогут родить детей, которые будут лучше, умнее, добрее, чем они сами.
Плохо жить в поезде, несущемся к пропасти. Займись йогой, говорят мне. Медитация поможет ощутить себя счастливой! Но мне не нужны ощущения счастья. Мне нужно знать, что мы едем от пропасти подальше.
Если тебя волнует положение второго и третьего класса — езжай туда, помогай, борись за социальное равенство и всеобщую сытость. Идея неплохая, но сначала нужно повернуть поезд!
Нет, я не прыгаю с поезда. Может быть, у меня не хватает решимости — лучше покончить с этой жизнью, сделав хотя бы попытку остановить поезд. Может быть, это трусость, а может — благоразумие. Наверное, я могла бы более активно рассказывать о пропасти. Разве это не естественная цель любого разумного человека в такой ситуации? Но порой опускаются руки, и я, как и другие, покорно закрываю глаза.
У меня есть надежда — может быть, увидев пропасть, которая уже маячит впереди, в самый последний момент люди сумеют остановить поезд?
Для этого хорошо бы уже сейчас найти нужных людей, объяснить им ситуацию. Когда обезумевшие от страха пассажиры станут прыгать с поезда и понесутся на гибель в степь — надо, чтобы хоть кто-то знал, что делать. Иначе в степи нам придется жить в землянках и обороняться от саблезубых тигров, а новый поезд мы построим через тысячелетия.
Честно говоря, это единственная надежда. Может быть, близкая опасность раскроет глаза любителям бутербродов?
Не знаю, что будет. Я смотрю из окна на окружающий тоскливый пейзаж, и почти не слышу голосов за спиной.
На горизонте поднимаются горы.
Автор : Анна Плотникова, специально для «Сила в Движении».